Мы не имеем права бояться

Здравствуйте! Меня зовут Андрей Кочергин и это совершенно точно.

Я сегодня хочу коснуться вопроса, который является важнейшим после самого главного события в жизни человека ‒ его рождения. Так вот самым главным событием в жизни человека после его рождения является его смерть. После рождения, как я уже сказал. Почему именно так? Потому что между этими двумя датами заключена та информационная база, которую человек с собой принесет на свою последнюю ступень. Смерть ‒ это окончание свободы. Человек в смерти совершенно не свободен. Он не может исправить то, что он понаделал за свою жизнь. Он не способен принести некую ощутимую материальную радость людям, которые находились рядом всю его жизнь, поэтому эта несвобода пугает своей необратимостью.

Мы все умрем и слава Богу, что это так. Потому что эта мысль должна делать жизнь человеческую столь осмысленной, что как будто бы каждый день приближает нас именно к смерти. И нет тут никакого депрессивно-маниакального синдрома, и мы тут не пребываем в меланхолии или того паче. Просто просыпаясь утром мы понимаем, что слава Богу еще один день. Как люди православные (а я таковой) мы читаем молитвы, в которых нам говорится «спасибо Тебе Господи, что дал еще один день, что воздвиг меня от ложа и даровал мне жизнь еще одним днем». И надо прожить его так, как будто в конце его жизнь может оборваться.

Я очень часто цитирую батюшку Иоакима Парра. Господь был милостив и даровал мне многие часы общения с ним. Я, честно говоря, был однажды в некоем сокрушении, когда в очередной раз в силу моей ортодоксальной позиции, как я обычно говорю «из-под облаков и прямо в асфальт на глубину промерзания грунта», что для человека менее сумасшедшего, чем я, было бы тотальным крахом на всю жизнь. Я оклемался, опять, что называется, приподнялся. Знал за что, слава Богу, поэтому и получилось. Тем не менее, вопрос у меня к батюшке был: «Батюшка, почему со мной постоянный ужас какой-то происходит? Счастье ли это жить в тотальном предвкушении того, что сейчас повториться в седьмой, восьмой, девятый, десятый раз предательство людей, крайне близких мне». Причем не обоснованное, в силу того, что я еще ни разу не добился «за что?». Кроме придумок глупых, чтобы объяснить себе, что они не предавали, а вынуждены были что-то сделать, я не слышал еще ни разу ничего. Я говорю это прямо в камеру ‒ это правда, я не услышал. Конечно, может быть, побаиваются... я не подумал об этом.

С другой стороны сам понимаешь, что каждый раз Бог ревнив и когда ты взахлеб начинаешь обожать человека, он просто в очередной раз говорит тебе: человек слаб и если мы любим кого-то, то только после Бога. Тут не мои сектантские закосы, я не пытаюсь никого куда-то привлечь, нет. Мы, встречая человека любимого, благодарим Господа за то, что он послал нам его на нашем жизненном пути. Когда мы смотрим на нашего ребенка, мы говорим: Господи, спасибо тебе, что у меня есть моя дочь или мой сын, спасибо, что они здоровы, что мама жива, спасибо Тебе, Господи! Спасибо Тебе. И слава только Ему. Вот тут мы полностью соединяем свои чаяния, мечты, желания и волю ‒ самое основное ‒ с волей Бога. Это единственный путь приближение к, действительно, правде. Потому что правда только в Боге, потому что закон Его над всеми нами. Не нами придуманная совесть или закон, а Его закон.

Так вот беседую на эту тему с батюшкой Иоакимом, а он говорит: «Тебя тревожат люди, тебя предавшие». ‒ «Отче, слаб. Переживаю». ‒ «На секундочку представь, что ты вечером умираешь. Ты железно об этом знаешь, ты знаешь об этом на 100%. Ты уверен в этом совершенно. А теперь, Андрей, скажи мне, пожалуйста. Зная, что тебе остались считанные часы как ты отнесешься к тому, что кто-то что-то где-то тебе в спину сказал? Да хоть бы даже и в лицо. Тебе не до этого будет. Ты воздух ртом будешь ловить ‒ вкусный он очень в эти моменты. Грязь замечательная под ногами хлюпает, наглядеться на нее невозможно ‒ такая красота! Ветер дует в рыло и как приятно, что он со снегом! Потому что тебе остались считанные часы». Вот что такое смерть в жизни православного человека ‒ мерило всего, что он делает. И не до нытья, не до соплей, не до вульгарных интриг, ни до чего. Не до этого, когда ты понимаешь, что в любую секунду Господь призовет.

Мысли об этом непостижимым образом транспонируются во всей человеческой цивилизации. «Мemento mori» ‒ помни о смерти, это по латыни. Каждый самурай начинал утро с того, что он представлял в да-дзэне, в медитации, картины своей гибели. Для чего он это делал? Для того, чтобы обрести значимость каждого шага в этот день и для того, чтобы если судьба поставить его на самый край, не дрогнуть, приняв смерть как единственно возможный выход из большинства ситуаций для военного человека. Мы не имеем права бояться ничего. Когда меня сейчас пылкие атеисты пытаются «поймать за язык», говорят: «А как же страх Божий?». Так это они по неграмотности говорят. Меня поражает, когда вульгарное незнание контекста выдается за прозрение.

При всем моем спорном отношении к батюшке Андрею Кураеву, он сказал непостижимо глубокую мысль. Более двух тысяч лет Богословие изучает всю глубину Священного Писания Святоотеческого Предания. Если в нем был хоть один спорный момент, поверьте, он был изучен. И существует «consensus patrum» ‒ «согласие отцов», это когда большинство святых отцов считают, что здесь надо понимать вот так, а не эдак. Так вот страх Божий ‒ это опасение ребенка оскорбить своим скотским поведением Бога Отца, и мы не боимся, что нас за это отшлепают, мы боимся глаза на него поднять от того, что мы оплошали. Оказаться хуже того, что от нас ждали ‒ это разочарование в самом себе.

Напомню, мы ‒ образ и подобие Божие, а мы страдаем, себя ради юродством, и врем себе о том, что можем себе позволить многие вещи, умом даже, не душой понимая, что мы это себе позволить не можем. И что смерть нас ждет, и что она далеко «не за горами». Когда умирают молодые ребята, то я с ужасом думаю: «Господи, молиться сколько за них надо», а жизнь-то за спиной страшная прожита. И не страшная в плане подвига и кончины, а страшная в плане бессмысленности своей, расточительности своей, вульгарности своей. Мы вульгарны в нашем современном обществе. Нас обуяли ценности, нам не присущие. Тут можно говорить об этом как угодно, и я ‒ не аскет, и все это понятно. Но если только мы будем позволять себе глупые шаги, которые говорят в полной уверенности о том, что мы будем жить вечно, мы врем себе.

Во многих религиях, скажем так в Латинской Америке, культ смерти возведен в некий экстаз в отношениях с Богом. Например, когда я был в Мексике и работал в Полицейской академии, мне местные индейцы... они там все индейцы. Кстати, поразительно. Разговариваешь с мексиканцами и говоришь: «Вы же испанцы?». Вы бы видели их лица: «Кто?!». ‒ «Вы». ‒ «Да у меня испанской крови пара капель и то, если! Вообще-то, я ‒ инк, а вон – мехикас идет. А знаете, почему он такой грустный? Потому что Мехико называется Мехико из-за племени мехикас, которое предало нас всей, снюхавшись с испанцами». И вы представляете, парень-мехикас, который не особенно кого-то предавал с испанцами, несет на себе позор своего племени, на которое все остальные индейцы смотрят с презрением. И даже смертью не искупить. Вот цена ошибки племени мехикас.

Тут еще один поразительный момент, который рассказали мне эти индейцы. Когда испанцы начали разговаривать с императором инкским, предлагая ему власть испанской короны и Ватикана. Он выслушал и поинтересовался: «А если не проперло и не пошел, то что?». ‒ «Воевать». ‒ «Да, что вы!». Он поворачивает голову (я не присутствовал, мне рассказали, я вам передаю), смотрит на ряд своих воинов, и говорит одному из них: «Отдай мне свое сердце». Тот делаешь шаг вперед, поворачивает к нему лицо, берет нож, втыкает себе в грудь, раздирает себе грудную клетку и, вырывая сердце, умирает уже с сердцем в руке. Он поворачивает голову к испанцам и говорит: «Как вы собираетесь со мной воевать?». Как можно воевать с людьми, для которых смерть ‒ не есть ужас, когда каждый день для них оканчивается малой смертью, когда они не культивируют в себе сладострастия по отношению к этому событию, но понимают, что готовность прийти к Богу Отцу должна быть ежечасной, ежедневной.

Мы не можем увлекаться этими вещами. Мы не имеем этого вульгарного права баловаться подобными категориями. Мы люди русские, православные. Как Александр Васильевич Суворов говорил: «Мы ‒ русские. Какой восторг!» и его чудо-богатыри переворачивали все сражения, в которых он участвовал. Он не проиграл ни одной битвы в своей карьере, ни одной! Когда генерал-лейтенант Яков Бакланов на Кавказе в очередной раз совершал военную экспедицию, над ним развевался черный флаг, на котором была голова Адама ‒ череп и кости (не путать с «Веселым Роджером»), и написана поразительная фраза из «Верую»: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь».

Смерть для нас ‒ это лишь дверь, за которой мы ‒ люди русские и православные ‒ чаем воскресение мертвых и жизнь будущего века.

Аминь.