Отечествоведение

Сергей Харцызов: Добрый день! Сегодня у нас в гостях писатель и публицист Александр Горянин, автор книг «Мифы о России и дух нации» и «Традиции свободы и собственности в России».  Александр Борисович, вы, как автор книги  «Мифы о России и дух нации», что можете сказать о том, какие стереотипы массового сознания в восприятии русского народа существуют на сегодняшний день?           

Александр Горянин: Наверное, можно уточнить ваш вопрос: в чьем массовом сознании существуют эти стереотипы. У разных, скажем так, групп, которые размышляют о   русском народе, свои стереотипы. Самые такие ходовые – это миф о какой-то особой кровавости и жестокости российской истории. Из совершенно другой оперы миф о какой-то нашей ужасной природе, которая делает нерентабельным у нас любое производство, это миф о том, что русские – такие бесконечные коллективисты и общинники (есть еще такое слово). В общем, мы долго еще будем эти мифы перечислять. Я думаю, что в нашей беседе стоит выбрать какой-то один миф и уже на нем сосредоточиться.

Сергей Харцызов: Давайте поговорим об общинности русских. Действительно ли русский народ – это такой прирожденный социалист. Есть даже некоторые авторы, которые пишут, что русские – прирожденные социалисты.

Александр Горянин: Да, да, да. Само слово община – это, если на латыни, то вот тот самый корень «социо» легко привязать. Надо сказать, что общинный способ управления и самоуправления был присущ всем народам в древности. Если брать европейские народы, особенно народы римской окраины, – у всех у них были общины, они по-разному назывались, но они очень похожи были между собой. И, естественно, такие общины не могли вот так пройти сквозь века неизменно. Если у нас самое яркое проявление такого общинного, коллективного действия – это преодоление Смутного времени, когда земство,  то есть это большие общины, и города, переписываясь друг с другом, собрали Первое ополчение, потом Второе ополчение и – редкий пример в мировой истории – освободили страну снизу, почти без участия верхов, это был пик нашей общинности. А дальше началось ее естественное угасание. Например, даже по правовым актам можно увидеть, что она постепенно как-то исчезает из письменного упоминания.

Историк Александров, который специально изучал русскую общину, пришел к очень важному выводу, что в XVIII веке общины усилиями государства утратили свой контроль над общественными процессами и превратились в придаток вотчинного управления, то есть помещичьего попросту управления. Очень в этом отношении важным и судьбоносным шагом было принятое в царствование Екатерины II. Это 1769 год. Вообще все тягловые повинности должны возлагаться на мир (тогда слово община вообще не употреблялось) и что как сам помещик должен спрашивать не с каждого крестьянина в отдельности, а с мира, так и государство выполнение тягловых обязанностей тоже должно спрашивать с мира. Таким образом, была установлена коллективная ответственность, так называемая круговая порука, что сильно затруднило жизнь простых людей. Например, уход из общины стал возможен только при нахождении заместителя за себя, что, сами понимаете, очень трудно и сложно. И когда мы читаем в современной литературе, что русский – природный социалист, что еще Герцен об этом писал, и Чернышевский об этом писал, и, вплоть до Победоносцева, все об этом говорили и писали, то мы сталкиваемся с какой-то нестыковкой.

Почему, например, общину практически не заметил Пушкин? Он же тоже был помещик. Радищев не заметил никакой общины! У него даже не в «Путешествии из Петербурга в Москву», а в каких-то заметках географического характера есть упоминания, что мир выдает «пашпорта», мир решает, отпустить крестьянина на оброк или нет, вот и все.

Сергей Харцызов: Могу добавить, что никакой общинности нет ни у Гоголя, ни у Бунина в «Деревне».

Александр Горянин: Бунин – это уже совсем другое дело.

Сергей Харцызов: Бунин – другой век, но тем не менее.

Александр Горянин: Вы совершенно верно сказали, что вообще это не считается чем-то важным и заслуживающим внимания. Но любопытно, что произошло. Во-первых, в 1838 году граф, генерал Киселев, издал такой документ об устроении быта государственных крестьян. Государственные крестьяне – это не помещичьи, конечно, крестьяне. Они люди практически свободные. В случае отработки каких-то своих обязанностей они могут перейти в городское сословие и так далее. И вот вдруг Киселев озаботился устроением их быта. Как правило, такие документы писались тяжелым, витиеватым языком, и крестьяне всегда их перетолковывали на свой лад, как и в реформу 1861 года. И вот тут многие крестьяне решили, что будет введена общественная запашка, то есть все поля объединены в одно большое поле – такой «колхоз». Это вызвало бунты с участием полумиллиона крестьян в целом ряде губерний, которые с трудом были усмирены. Вот вам, пожалуйста: народ-коллективист не хочет коллективно хозяйствовать.

Сергей Харцызов: Это в каком году?

Александр Горянин: В 1838 году. «Положение об устроении быта государственных крестьян». А забегая вперед, скажу, что в 1861 году то, что было в этом «Положении о государственных крестьянах», было перенесено на освобожденных бывших помещичьих крестьян. То есть обязательное общинное управление внутри деревни, села. Но я хочу чуть-чуть вернуться. В 1843 году в Россию приехал довольно знаменитый к тому времени немецкий ученый Гаксгаузен и, проведя в России довольно много времени, не помню, около года, а может и больше, по возвращении в Германию выпустил труд двухтомный о сельскохозяйственной России, но главное внимание он уделил именно общине. И Герцен, уже к тому времени бывший за границей, по ядовитому замечанию Энгельса,  а он сказал так, что Герцен, сам русский помещик, впервые узнал о том, что крестьяне совокупно владеют землей, из труда заезжего немца, что чистая правда. И вот тут вдруг как проснулись: и Аксаков, и Герцен, и прочие, и все увидели, что да, да, да, замечательная такая община. Она совместно владеет землей. Это, по сути, ячейка будущего социалистического устройства общества, потому что о социализме они все тогда бредили. А вот, пожалуйста, в России не нужно проходить мучительный капиталистический этап. Сразу вот вам готовый переход к социализму. Они совершенно не понимали, что крестьяне уже очень тяготятся этой нововведенной общиной. Та, старая, практически умерла. То есть мир как таковой был, но он решал бытовые, в основном, вопросы: помогал сиротам, вдовам – вот эта старая обязанность коллективно отвечать по каким-то тягловым обязанностям на нем была, но тут совершенно все функции – административные, и хозяйственные, и фискальные – всё было возложено на эту общину.

Кому-то это очень понравилось. Тут же выбился тип людей, которых это все устраивало. Они стали возглавлять эти общины. Это как во времена колхозов. Тоже кого-то колхозы очень сильно устраивали. Ну а для рядовых крестьян – для них ничего не изменилось. Старый мир… Они не увидели большой разницы. Другие тоже находили в этом, что община поможет, община не даст умереть с голоду в случае чего. Но заметьте, что община очень устраивала людей, не сильно трудолюбивых, потому что, знаете, можно и «сачкануть», когда такая полуколлективная работа. Чем дальше, тем больше это усугублялось. Я еще от своего деда, который дожил до 97 лет, услышал поговорку: «Где обчина, там всему кончина». По-моему, это лучшая характеристика ее.

И вот сейчас  нам говорят, что русские – очень общинный народ, что мы тяготеем к коллективным формам собственности, к артельному управлению, к соборности (тоже загадочное слово, которое неизвестно что означает) – с одной стороны. А с другой стороны, видим полное отсутствие этой соборности, общинности, коллективизма в реальной жизни. Мы думаем: «А почему такая нестыковка?» Потому что теоретизирование это все.

Сергей Харцызов: То есть это миф.

Александр Горянин: Да, конечно. Гораздо более общинными народами на поверку являются жители Западной Европы. Вот в Италии, например, улица – это в некотором роде община. Они там устраивают раз в году праздник улицы. Все надевают майки с надписью. Даже на собак надевают такие майки с надписью, а даже, может быть, с каким-то символом этой улицы. Вообще, там тоже это как-то, может быть, искусственно возрождается, но это людей устраивает. А вот у нас что-то не очень. Может быть, потому, что мы устали от советского коллективизма, от колхозов,  когда все вокруг колхозное, все вокруг мое, и уже не хотим этого. Но сейчас это очевидный миф.

Сергей Харцызов:  Парадоксальным образом, вот вы рассказали о своем деде, мне тоже мой дед рассказывал такую вещь. В советское время у них был гаражный кооператив. И на гаражный кооператив, так сложилось, что только у одного человека был перфоратор. И этим перфоратором пользовалась вся компания. Но хозяин у него был. Все четко знали, что в случае утери перфоратора, в случае его поломки они будут отвечать перед конкретным хозяином. Перфоратор переходил из рук в руки, но хозяин у него был четкий. И в этой связи интересно поговорить о том, что внедряемая позиция общинности в нашем сознании – своего рода противовес понятию хозяин. Ведь если мы такие общинники, то и хозяйничать вроде как нечем. И это имеет продолжение в современности, поскольку сегодня русскому народу как бы немножко совестно быть хозяином в собственной стране.

Александр Горянин: Это слишком образное выражение. Я стараюсь их избегать. Когда под такое обобщение мы пытаемся подогнать миллионы людей, это становится слишком искусственным. Но еще раз повторяю: мы в реальной жизни не видим, чтобы мы вот так сплачивались. Взять, например, наших соотечественников за рубежом. Они держатся как-то сами по себе. Конечно, друзья, знакомые, родственники выручают друг друга, но в такие землячества не сплачиваются.

Возьмите не только восточных людей, но и даже западных, которые оказались в России. Они все объединяются в землячества. Собираются по каким-то поводам, в разной степени выручают друг друга. Живущие здесь французы, насколько я знаю, – для них просто повод собраться 14 июля. А какие-нибудь восточные люди – они просто явно друг друга выручают, поддерживают, и все это довольно жестко у них организовано.

Вот таких землячеств русских, скажем, за границей или в бывших советских республиках, особенно где русских совсем мало (в Армении, в Грузии мало осталось), я специально интересовался, но как-то не слышу об этом. Нет в нас этого коллективизма.

Сергей Харцызов: Парадоксальные вещи вы говорите. Ведь принято считать, что в Западной Европе как раз наоборот – дух индивидуализма господствует, а у нас – дух общинности.

Александр Горянин: Может быть, они устали от своего индивидуализма и теперь немножко тяготеют к общинности, а мы устали от коллективизма и хотим от этого отойти.

Сергей Харцызов: В этой связи, уместно ли возникновение понятия русский эгоизм, например? Культурологический.

Александр Горянин: Я бы не стал это слово употреблять, потому что оно носит явно отрицательную окраску. Индивидуализм – другое дело. Почему эгоизм? Потом, это еще, знаете, отдает Чернышевским, который говорил о разумном эгоизме. А лично у меня Чернышевский вызывает тошнотворное чувство.

 По поводу Гаксгаузена. Его книга о русской общине стала настольным трудом немецкого в те же годы очень известного социолога и философа Георга фон Маурера. Для него это оказалось недостающим звеном в его теории древнего общества. И он пришел к выводу, что у древних германцев все ровно так было устроено, как в современной русской общине. Просто русские сохранили, пронесли это архаичное устройство до XIX века, а германцы его раньше утратили. Эта общинная теория Маурера потом была подхвачена Марксом и Энгельсом и тоже развита. То есть граф Киселев осчастливил даже древних германцев своим административным творчеством.

Сергей Харцызов: Кто, на ваш взгляд,  сегодня выгодоприобретатель от продвижения этого мифа об общинности в нашей стране, в мире, кому это выгодно, кто двигает эти мифы?

Александр Горянин: Я думаю, те, кто не теряет надежды возродить колхозный строй. Так-то особенно не видно. Это, в основном, ностальгические выгоды. Таких явно лежащих на поверхности материальных я что-то не вижу. Даже коммунисты из Государственной Думы  вряд ли бы сами вступили в какую-нибудь общину, хозяйственную я имею в виду, предполагающую утрату личной выгоды, а распределение ее поровну на трудолюбивых и лентяев. Ну, и так далее.

Сергей Харцызов: По поводу русских за рубежом. Как, на ваш взгляд, является ли религия сплачивающим фактором?

Александр Горянин: Да, да. Конечно, конечно. Если вы попали в страну, где у вас нет знакомых, как я, например, в 90-м году оказался первый раз в Лондоне, я первым делом пошел в русскую церковь на Энисмор Гарденс и тут же нашел. Во-первых, каких-то знакомых встретил, что мне помогло. Причем все хотели меня как-то устроить. Я говорю, что приехал на два месяца и не собираюсь оставаться. «Нет, нет, мы вам поможем тут зацепиться». Я говорю, что это не нужно. В общем, это не важно. Короче говоря, в церкви – да, в церкви вы можете найти поддержку и помощь, а самое главное – социализироваться в незнакомой стране.

Сергей Харцызов: Куда же русским двигаться, в сторону общинности или в сторону индивидуализма? Что посоветуете?

Александр Горянин: По-моему, мы уже ответили на этот вопрос.

Сергей Харцызов: Надо какой-то вывод, какой-то итог. Куда русским двигаться?

Александр Горянин: Движение в сторону коллективизма и общинности все равно невозможно, так что можно и не обсуждать. Эти теоретико-ностальгические разглагольствования пусть ведут на сайтах, кому это так сильно хочется, у нас масса желающих. Все волнообразно происходит. Сейчас такая волна ностальгии по советскому. Пусть они и ностальгируют. И по коммунальным квартирам, которые тоже – некая община, согласитесь. Наверно, и в коммунальных квартирах было что-то хорошее, но мы не хотим туда возвращаться. И, наверное, в колхозах было что-то хорошее, но эта страница перевернута.

Сергей Харцызов: Что ж, спасибо. Сегодня у нас в гостях был писатель и публицист Александр Борисович Горянин.